Война и мир. Первый вариант романа - Страница 108

108

«Как она меня любит! — думала княжна Марья. — Как я счастлива теперь и как могу быть счастлива с таким другом и мужем! Неужели?» И она оглядывала его грудь, руки, стан, но не смела взглянуть на лицо, чувствуя все тот же взгляд, устремленный на нее.

Ввечеру, когда после ужина стали расходиться, Анатоль поцеловал руку княжны. Она сама не знала, как у ней достало смелости, но она прямо взглянула на приблизившееся к ее близоруким глазам большое, прекрасное лицо. После княжны он подошел к руке мадемуазель Бурьен (это было неприлично, но он делал все так уверенно и просто), и мадемуазель Бурьен вспыхнула и взглянула испуганно на княжну.

«О милая! — подумала княжна. — Она боится, чтобы я не подумала, что она хочет нравиться ему». Она подошла к мадемуазель Бурьен и крепко ее поцеловала.

Когда Анатоль подошел к руке маленькой княгини, она встала и отбежала от него.

— Нет, нет, нет! Когда отец ваш напишет мне, что вы себя ведете хорошо, тогда я дам вам поцеловать руку. Не прежде. — И подняв пальчики и улыбаясь, она вышла из комнаты.

Все разошлись, и кроме Анатоля, виновника всего происшедшего, который заснул тотчас же, как лег на постель, никто долго не спал эту ночь.

«Неужели он мой муж, именно этот чужой, красивый мужчина?» — думала княжна Марья, и страх, который никогда почти не приходил к ней, нашел на нее: она боялась оглянуться, ей чудилось, что кто-то стоит тут за ширмами и в темном углу. И этот кто-то был он — дьявол, и он — этот мужчина с белым лбом и черными бровями и румяным ртом. Она позвонила горничную и попросила ее лечь в ее комнате.

Мадемуазель Бурьен в этот вечер долго, улыбаясь своим мыслям, ходила по зимнему саду, тщетно ожидая кого-то.

Маленькая княгиня ворчала на горничную за то, что постель была нехороша. Нельзя было ей лечь ни на бок, ни на грудь. Все было тяжело, неловко. И живот ее ей мешал, ей заметно было, что он мешал больше, чем когда-нибудь, именно нынче, потому что присутствие Анатоля перенесло ее живее в другое время, когда этого не было и ей было весело. Теперь она досадовала и потому сердилась на горничную. Она сидела в кофточке и чепце на кресле. Катя, сонная, стояла перед ней молча, переступая с ноги на ногу.

— Как вам не совестно, ведь вы бы хоть пожалели? — говорила маленькая княгиня.

Старый князь тоже не спал. Тихон, клюя носом, слышал, как он сердито шагал и фыркал носом. Старый князь был оскорблен за свою дочь. Оскорбление самое больное, самое неисправимое, потому что оно относится не к себе, а к другому, и к другому, которого он любит больше себя. Он ходил с тем, чтобы успокоиться. Он сказал себе с своей привычной страстью обладать собой, что он не передумает все это дело и найдет то, что справедливо и д\лжно сделать, но вместо того он только больше раздражал себя.

«Первый встречный показался — и все, и отец, и все забыто, и бежит, кверху чешется и хвостом винтит, и сама на себя не похожа. Для нее радость бросить отца. И она ведь знала, что я это замечу… Фр… фр… фр… — сморкает он злобно. — И разве я не вижу, что этот дурень смотрит только на Бурьенку. Надо ее прогнать. И как гордости настолько нет, чтоб понять это. Хоть не для себя, коли нет гордости, так для меня, по крайней мере. Надо ей показать, что этот болван об ней и не подумает, а только смотрит на Бурьен. Коли нет у ней гордости, мое дело показать ей это…» — сказал он сам себе.

Сказав дочери, что она заблуждается, что Анатоль намерен ухаживать за Бурьен, старый князь знал, что он раздражит самолюбие княжны Марьи, и его дело (желание не разлучаться с дочерью) будет выиграно, и потому успокоился на этом. Он кликнул Тихона и стал раздеваться.

«И черт их принес!» — думал он, в то время как Тихон накрывал его сухое старческое тело ночной рубашкой.

— Я их не звал. Приехали расстраивать мою жизнь. И немного ее осталось. Погнать их в шею. К черту, — проговорил он из-под рубашки.

Тихон знал привычку князя иногда вслух выражать свои мысли и потому с неизменным лицом стоял перед ним.

— Легли там? — спросил князь.

Тихон, как и все лакеи, чутьем знал направление мыслей барина. Он угадал, что спрашивали о князе Василье с сыном.

— Давно потушили огонь.

— Не за чем, не за чем… — быстро проговорил князь и, всунув ноги в туфли и руки в халат, пошел в спальную.

Несмотря на то, что между Анатолем и мадемуазель Бурьен ничего не было сказано, они совершенно поняли друг друга, поняли, что им нужно много сказать друг другу тайно, и потому с утра оба искали случая увидаться наедине, и в то время как княжна прошла в обычный час к отцу, мадемуазель Бурьен сошлась с Анатолем в зимнем саду.

Княжна Марья подходила в этот день с необычным трепетом к двери кабинета. Ей казалось, что все знают, что нынче совершается решение ее судьбы, но знают и то, что она об этом думает. Она читала это выражение и в лице Тихона, и в лице камердинера князя Василия, который с горячей водой встретился и низко поклонился ей. «Все знают, как я счастлива», — думала она.

Старый князь был чрезвычайно ласков и старателен. Это выражение старательности хорошо знала у отца княжна Марья. Это было то выражение, которое бывало на его лице в те минуты, когда руки его сжимались в кулак от досады, что княжна Марья не понимала задачи, когда он, вставая, отходил от нее и тихим голосом повторял слова. Он начал с дочерью разговор по-французски, что он редко делывал.

— Это к вам не относится, — сказал он, неестественно улыбаясь. — Я перевожу. Вы, я думаю, догадались. — продолжал он, — что князь Василий приехал сюда и привез с собой своего воспитанника (почему-то князь Николай Андреич называл Анатоля воспитанником) не для моих прекрасных глаз. Мне вчера сделали предложение насчет вас. А как вы знаете мои правила, я отнесся к вам.

108