Война и мир. Первый вариант романа - Страница 284

284

— Распаливай, тащи все, все… все. Туда ей дорога! — кричал Ферапонтов, армяком раздувая огонь. Около пожара все больше и больше собиралось народа.

— Важно. Пошла драть. Вот пошла, — слышались голоса.

— Пропадай все! — кричал голос Ферапонтова.

Алпатыч долго не мог оторваться от вида этого пожара и стоял тут, не в толпе. Чей-то знакомый голос окликнул его:

— Алпатыч!

— Ваше сиятельство, — отвечал Алпатыч, узнав голос князя Андрея. Князь Андрей в плаще, верхом на серой лошади стоял на перекрестке и оживленным взглядом смотрел на Алпатыча.

— Ты как здесь?

— По приказанию его сиятельства, сейчас возвращаюсь. Ваше сиятельство, что же, или уж пропали мы?

Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре. «Смоленск взят, — писал он. — Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Горки». Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передавал, как распорядиться отъездом князя, княжны и маленького князя с мусью и как и куда отвечать ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабной начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.

— Вы, полковник? — кричал штабной начальник с немецким акцентом знакомым князю Андрею голосом. — При вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое! Вы ответите, — кричал Берг, который был теперь начальником штаба начальника левого фланга пехотных войск.

Князь Андрей с любопытством посмотрел на него и ничего не сказал.

— Так скажи, — продолжал он, обращаясь к Алпатычу, — что до десятого я жду ответа, а ежели десятого не получу известий, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.

— Я, князь, только потому говорю, — оправдывался Берг, узнав князя Андрея, — что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю…

— Уруру! — вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя ярко вспыхнуло и осветило худое, желтое, но с блестящими глазами лицо князя Андрея. Громче всех, подняв кверху руки, кричал Ферапонтов.

— Это сам хозяин, ваше сиятельство, — сказал Алпатыч.

— Ну, хорошо. Ступай, ступай! — сказал князь Андрей. Сам, поклонившись Бергу, тронул лошадь вперед за полком, который уже прошел почти.

До княжны Марьи доходили слухи о сражении под Смоленском, и она скрывала эти известия от отца, но приезд Алпатыча и письмо Андрея и его требование уехать в Москву нельзя было скрыть от князя. Князь спокойно выслушал его. «Да, да, хорошо, хорошо», — приговаривал он на все слова княжны и Алпатыча и, отпустив их, сам тотчас же заснул на своем кресле. Проснувшись ввечеру, он приказал позвать княжну Марью, которая и без того все время провела в официантской, прислушиваясь к его двери.

— А, что? Старый дурак отец из ума выжил! А? Так, что ли? — встретил он дочь. — Что я говорил? А?…

— Да, вы правы, отец, но… — Княжна Марья хотела сказать, что надо ехать, но не успела.

— Ну, теперь слушай, княжна Марья, — (князь казался особенно свеж в этот день), — слушай, теперь время терять нечего. Надо действовать. Садись, пиши.

Княжна Марья видела, что надо покориться, она села к его столу, не могла найти хорошего пера.

— Пиши, это уполченному главнокомандующему: «Ваше превосходительство…»

Но княжна еще не нашла пера. Он дернул ее за плечо.

— Ну, рыба. «Ваше превосходительство, известившись…» Постой, раз навсегда — я к тебе бывал дурен, зол, несправедлив. Да, да, — говорил он сердито, отворачиваясь от ее обороченного к нему испуганного лица, — да, да, — и он своим неловким жестом гладил ее по волосам, — так, я стар, я устал жить и против воли — зол, несправедлив. Прошу простить, княжна Марья, — закричал князь, — раз навсегда, прошу простить, прошу, прошу, прошу, шу-кх, шу-шу! — кричал он и кашлял. — Ну, пиши: «известившись о близости врага…» — и он, ходя по комнате, твердо продиктовал целое письмо, в котором говорил, что он не оставит Лысых Гор, в которых он родился и умрет, что будет защищаться в них до последней крайности и что, ежели правительство не боится стыда, чтоб один из старших генералов русских попал в плен французам, то пусть не присылают никого, в противном же случае он просит только роту артиллерии и триста человек милиционеров с кадровым унтер-офицером.

— Михаил Иваныч, — крикнул он. — Печатай, и чтоб кипело. Княжна Марья, пиши другое. К губернатору Смоленска: «Г-н барон… Известившись…»

В середине диктовки этого письма, мягко ступая и соболезнующе улыбаясь, вошла мадемуазель Бурьен, спрашивая, не угодно ли князю чай…

Князь, не отвечая, подошел к ней.

— Сударыня! Благодарю за услуги, не считаю возможным удерживать вас. Извольте ехать в Смоленск к губернатору.

— Княжна, — обратилась Бурьен к княжне Марье.

— Вон, вон! — закричал князь. — Михаил Иваныч, позвать Алпатыча и распорядиться отправить ее в город немедля.

Он подошел к бюро, вынул деньги, старательно отсчитал.

— Передашь ей… Пиши дальше: «Известившись, господин барон, что неприятель…» — Он опять остановился, вспоминая что-то, и опять подошел к княжне Марье. — Да, раз навсегда, я был жесток с тобой, княжна Марья, несправедлив. Прошу, прошу, прошу, — пиши, пиши…

Написав еще два письма с половиной и, вероятно, забывая, что он уже сказал то, что хотел, княжне Марье, он, несколько раз еще повторив свое: «Прошу, раз навсегда», — он в середине четвертого письма остановился, сел в кресло, сказал «иди» и тотчас же заснул.

284